Роберт Хайнлайн - Дверь в лето [с рисунками]
Я зря беспокоился. «Наш мистер Пауэлл» уже велел размножить все 19 документов в 4 экземплярах. Я подписывал их до судорог в пальцах, и посыльный умчался с ними в суд, когда меня повели на медосмотр. Мне даже не довелось взглянуть на судью.
Медосмотр оказался обычной нудной процедурой, за исключением одного момента. Заканчивая осмотр, врач посмотрел мне прямо в глаза и спросил:
— Давно запил, сынок?
— Запил?
— Запил.
— С чего вы взяли, доктор? Я не пьянее вас. Вот: на дворе трава, на траве…
— Всё-всё, хватит. Отвечайте на вопрос.
— Ну… недельки две, наверное. Может, чуть больше.
— Привычное пьянство? Сколько раз это случалось раньше?
— Да, честно говоря, ни разу. Понимаете, я… — Я начал рассказывать ему, как обошлись со мной Майлс с Беллой и почему я чувствую себя так…
Он выставил перед собой ладонь.
— Прошу вас, довольно. Мне хватает своих переживаний, и я не психиатр. Всё, что меня сейчас интересует — выдержит ли ваше сердце замораживание до плюс четырёх градусов. И обычно меня не волнует, почему человек настолько псих, что лезет в норку и закрывается изнутри. Я считаю, одним дураком меньше под ногами мотается. Но те скудные крохи профессиональной добросовестности, что у меня остались, не позволяют мне допустить, чтобы человек — любой, даже самый жалкий — влез в этот гроб, если у него мозг пропитан алкоголем. Повернитесь.
— А?
— Повернитесь. Уколю в левую ягодицу.
Что мы и сделали: я повернулся, он уколол. Пока я потирал место укола, он продолжил:
— Теперь выпейте это. Минут через двадцать вы будете трезвее, чем были месяц назад. После этого, если у вас осталось какое-то благоразумие (в чем я сомневаюсь), обдумайте своё положение и решите, надо ли вам сбегать от своих проблем или стоит попытаться решить их по-мужски.
Я выпил то, что он мне дал.
— Всё, можете одеваться. Я подписываю ваши бумаги, но я вас предупреждаю, что могу наложить на них вето даже в последнюю минуту. Никакого спиртного; лёгкий ужин; и не завтракать. Придёте к двенадцати для окончательной проверки.
Он отвернулся, даже не попрощавшись. Я оделся и вышел, обиженный до боли. Мистер Пауэлл уже приготовил все мои бумаги. Когда я их взял, он сказал:
— Вы можете оставить их здесь, если хотите, и взять завтра в двенадцать — тот комплект, который вы заберёте с собой в ячейку.
— А что будет с остальными тремя?
— Один комплект мы храним у себя. После того, как мы поместим вас на хранение, один экземпляр уйдет в суд, а ещё один — в Карлсбадский архив. Э-э, насчет диеты вас доктор предупредил?
— Да уж, еще как. — Чтобы скрыть раздражение, я стал листать бумаги.
Мистер Пауэлл протянул руку.
— Я сберегу их тут до завтра, если позволите.
Я потянул их к себе.
— Я и сам их сберегу. Может, я выберу другие фирмы для капиталовложений.
— Э-э, это уж поздновато, мой дорогой мистер Дэ-вис.
— А вы меня не подгоняйте. Если я что-то изменю, я приду пораньше.
Я открыл сумку и запихал бумаги в боковой карман, рядом с Питом. Мне уже приходилось хранить там ценные бумаги. Хоть это и не архивы в Карлсбадских пещерах, но бумаги там были целее, чем вы думаете. Как-то раз один воришка пытался увести что-то из этого кармана. Думаю, у него до сих пор есть шрамы от когтей Пита.
2
Машину свою я нашел на том же месте, где оставил: на стоянке у Першинг-сквер. Я бросил монетку в прорезь автосторожа, воткнул датчик автопилота в выезд на западную автостраду, вытащил Пита из сумки на заднее сиденье и расслабился.
Точнее, попытался расслабиться. Движение в Лос-Анджелесе слишком быстрое и сумасшедшее, не для моих нервов, и расслабиться на автопилоте мне не удалось. Когда-нибудь я переделаю этот автопилот: до «современного и безопасного прибора» ему пока далеко, подумал я ещё. Когда мы выехали на запад с Вест-авеню и переключились на ручное управление, я уже был на взводе и хотел выпить.
— А вон и оазис, Пит.
— Мурр?
— Вон там, впереди.
Но пока я искал, где бы припарковаться (Лос-Анджелесу не грозит вторжение: враги-оккупанты просто не найдут место для своих машин), я вспомнил, что доктор велел мне в рот не брать спиртного.
Я уже мысленно посоветовал ему пойти подальше со своими приказами. Но тут подумал: а вдруг он и через сутки сумеет определить, пил я или не пил? Была какая-то статейка в журнале — меня она тогда не касалась, и я не очень в неё вчитывался.
Чёрт, а ведь он запросто может запретить погружать меня в анабиоз. Пожалуй, придётся воздержаться на всякий случай.
— Мя?..
— Потом. Лучше найдем «драйв-ин»[1]?
Я внезапно понял, что не хочу выпить. Я хочу есть и спать. Доктор был прав: я был трезв и впервые за несколько месяцев чувствовал себя нормально. Может быть, ничего особенного мне в задницу и не впороли — обычный витамин В1. Но если так, то витаминчик был на реактивной тяге.
Поэтому мы нашли «драйв-ин». Я заказал себе цыпленка, пару котлет, а Питу — молока, и повел его прогуляться, ожидая, пока принесут заказанное. Мы с Питом часто ели в таких кафе: туда не надо проносить кота тайком. Через полчаса я вывел машину из потока, остановился, закурил, почесал Пита под подбородком и задумался.
Дэн, милый, доктор-то прав: ты пытаешься влезть в бутылку. Голова у тебя острая, пройдет, а вот плечам будет узковато. Теперь ты трезв; ты набил брюхо едой, и впервые за много дней она там уютно улеглась. Тебе лучше.
Чего же тебе ещё? Насчёт остального доктор, выходит, тоже прав? Ты что, капризный ребенок? Преодолеть препятствие — кишка тонка? Почему ты решился на этот шаг? На приключения потянуло? Или просто сам от себя прячешься?
Но я и впрямь хочу туда, в 2000-й год, подумал я. Это же — ух!..
О'кей, хочешь. Но разве дело — сбежать, не рассчитавшись здесь?
Ладно, а как это сделать? После того, что произошло, Белла мне больше не нужна. А что я ещё могу? Подать на них в суд? Глупо. Доказательств у меня нет. Да и вообще в суде выигрывает только одна сторона — адвокаты.
— Мя-а! — поддержал Пит.
Я взглянул на его исполосованную шрамами голову. Да, Пит не стал бы судиться. Если ему не нравится покрой усов у другого кота, то он просто приглашает его выйти и подраться, как положено настоящему коту.
— Я думаю, ты прав, Пит. Сейчас найду Майлса, оторву ему руку и буду этой рукой бить его по голове, пока не признается. Долгий Сон малость обождёт. Надо же узнать, как они это сделали и кто это сварганил.
Рядом оказалась телефонная будка. Я набрал номер Майлса — он был дома — и велел ждать моего приезда.
Мой старик нарек меня Дэниэл Бун Дэвис. Так он провозгласил личную свободу и уверенность в себе. Я родился в 1940-м, когда все считали, что индивидуализм обречен и что будущее принадлежит человеку коллективному. Отец в это верить отказался и назвал меня так из чувства противоречия. Он погиб в Северной Корее, до конца отстаивая свою точку зрения…
Когда началась Шестинедельная война, я уже имел диплом инженера-механика и служил в армии. Я не стал лезть в офицеры, несмотря на этот диплом. От отца я унаследовал непреодолимое стремление быть самим собой: не командовать, не ходить под командой у других, не жить по расписанию. Я просто хотел отслужить свой срок — и домой. Когда «холодная война» стала «горячей», я был техником-сержантом в арсенале Сандия, в Нью-Мексико: начинял атомные бомбы атомами и строил планы на будущее, когда выйдет мой срок. В тот день, когда Сандия исчезла с лица земли, я был в Далласе и получил полный запас впечатлений. Радиоактивное облако понесло в сторону Оклахома-Сити, так что я остался цел и даже получил военную пенсию.
Пит тоже уцелел похожим образом. У меня был приятель, Майлс Джентри. Он давно отслужил в армии, но его призвали служить опять. Он был женат на одной вдове с ребёнком, но к тому времени, как его призвали, она умерла. Жил он не в казарме, а снимал квартиру недалеко от своей части, в Альбукерке, чтобы у его падчерицы Фредерики был дом и семья. А Рики (мы никогда не звали её полным именем) присматривала за Питом. Слава кошачьему богу: Майлсу дали трое суток увольнения, и в тот жуткий день он увёз Рики на выходные. А Рики прихватила с собой Пита — я-то не мог взять его в Даллас.
Когда оказалось, что у нас заначено несколько дивизий в Тиле и других местах, о которых никто и не подозревал, я удивился не меньше, чем все остальные. Ещё с тридцатых годов было известно, что человека можно охладить так, что жизнь в нём замирает почти до нуля. Но до Шестинедельной войны всё это считалось лабораторным трюком. Военные исследования, я вам скажу, такая штука: если есть люди и деньги — будут и результаты. Напечатайте ещё миллион, наймите ещё тысячу учёных и инженеров — и каким-то непостижимым, противоестественным образом вопросы начинают обретать ответы. Холодный сон, гибернация, гипотермия, снижение метаболизма — называйте это как хотите, но группы исследователей (медиков и технарей) придумали способ хранить людей как поленья и использовать их по мере надобности. Сначала «объект» нашпиговывают лекарствами, потом гипнотизируют, а затем охлаждают и хранят точнёхонько при 4 °C — при максимальной плотности воды без образования кристалликов льда. Если «объект» нужен быстро, его можно довести до кондиции при помощи диатермии и постгипнотического растормаживания за десять минут, но от такой спешки ткани стареют, а человек может стать немножко… глуповатым. Если не торопитесь, то лучше сделать всё это часа за два. Ускоренный метод — метод «расчётного риска».
![Роберт Хайнлайн - Дверь в лето [с рисунками]](/uploads/posts/books/116820/116820.jpg)
